Фокусы

В молодости я очень увлекался месмеризмом. Кто не знает, что это такое, поясню. Это введение человека в состояние сомнамбулы с помощью магических пассов над его головой и монотонного голоса. У меня, впрочем, это неплохо получалось. Мне удалось даже пару-тройку раз усыпить Любочку, прехорошенькую гимназистку, которая всегда с энтузиазмом принимала все мои увлечения и не сводила с меня своих больших восторженных глаз, ну конечно же в присутствии её чопорного папы и кокетствующей мамы. Увлечение Востоком не прошло даром и, возможно, повлияло на мой выбор дальнейшего обучения в столичном университете, куда я по окончании гимназии поступил на восточный факультет. Из всех дисциплин мне нравились только языки и по окончании университета я сносно мог объясниться на нескольких восточных языках, включая хинди и урду.

Естественно, что после университета, отказавшись от нескольких лестных, но показавшихся мне скучными предложений государственного департамента, я решил отправиться в Индию, которая, как мне тогда казалось, была источником, из которого выросли столь увлекавшие мое тогдашнее сознание спиритизм, оккультизм и месмеризм.

На пароходе я добрался до Индии, ничего примечательного в этом морском путешествии со мной не приключилось, если не считать приступа морской болезни, вызванной небольшим штормом в Красном море.

И вот передо мною Калькутта, город моей мечты, с нарисованными в воображении восточными махараджами и загадочными йогами. Город не оправдал моих ожиданий. Грязь и нищета, невежество и полная невозможность общения. Мои знания языков оказались недостаточными, мои попытки объясниться вызывали приступы бурного смеха, вокруг меня тут же собиралась толпа потешающейся надо мной публики, которая ходила за мной, тыча в меня пальцами и неся всякую тарабарщину на непонятных мне наречиях.

Деньги мои скоро стали подходить к концу и я принял единственно верное, как мне тогда казалось, решение, отправиться пешком странствовать по стране в надежде встретить что-нибудь необыкновенное. На остатки денег я купил наряд странствующего монаха и отправился прочь из Калькутты.

Не могу сказать, что я голодал или терпел особые лишения. Индусы – народ добросердечный, всегда монаху находилась какая-нибудь простая еда и немудрящий кров. Поначалу я страдал от жары, но постепенно привык и к ней. Чудес, правда, не встречалось. Все как у нас. Такие же деревни, поля, леса, такие же простые люди, большей частью крестьяне и ремесленники, трудом зарабатывающие свой хлеб.

Так в скитаниях незаметно пролетело полгода. Однажды на моем пути попалась большая деревня. У постоялого двора я разговорился с хозяином, выяснилось, что он один раз был в Европе, немного говорил по-английски. Хотя к этому времени я уже свободно изъяснялся и на хинди, и на урду. Он спросил, почему я, европейский человек, странствую по Индии в наряде монаха. Ну я и рассказал ему свою заветную мечту о встрече с чем-то необычным. Хозяин долго смеялся, потом сказал, что в старые времена, да, много чудес было в Индии, но сейчас наступили новые времена и ничего такого даже ему не встречалось. «Хотя постой, - задумчиво протянул он, - обещался ко мне заехать на днях знакомый факир, фокусник, так он такие чудеса показывает, - закачаешься. Оставайся у меня на несколько дней, поживи, сам все увидишь».

На третий день в ворота постоялого двора медленно вкатилась старая, видавшая виды, ярко раскрашенная, наряженная множеством звенящих на ходу колокольчиков повозка. В упряжку, еле переставляя ноги, был запряжен старый с большими витыми рогами вол. На месте возницы сидела темная пожилая индианка в старом сильно выцветшем индийском сари, из-за её плеча то и дело выглядывало подвижное лицо мальчугана.

Когда спала жара и солнце стало клониться к закату, я услышал мерные звуки гонга. Выглянув из-под навеса, который стал на время моим жилищем, я увидел, что посреди двора стоит повозка, превратившаяся в некое подобие театрального помоста. Женщина сидела на ступеньке и с ничего не выражающим лицом мерно била деревянной колотушкой в гонг. На помосте мальчуган, на вид лет семи-восьми, крутил сальто-мортале, танцевал, пел и хлопал в ладоши.

Для деревни, в которой никогда ничего не происходило, это был не рядовой случай. Народ заполонил весь двор, возбужденные предстоящим зрелищем ребятишки гурьбой уселись вокруг импровизированного помоста, взрослые чинно расположились по кругу. Гонг на минуту замер и на середине помоста возник человек в иссиня белой чалме, украшенной сверкающим во все стороны большим красным камнем и перьевым султаном. Одет он был в синий со звездами халат и бардовые огромные шаровары. На ногах были лакированные кожаные сандалии с загнутыми носками. Я пришел в неописуемый восторг. Именно так в моем представлении и должен был выглядеть настоящий факир. Факир медленно оглядел всех собравшихся черными блестящими глазами, которые из-за подводки углем казались еще выразительнее. Потом так же медленно с чувством глубокого достоинства поклонился на все четыре стороны, прижав обе ладони к груди.

Ударил гонг. Факир изрыгнул изо рта огромное пламя, мне даже показалось, что я почувствовал запах горящей серы. Он достал огромный меч и с легкостью проткнул себя насквозь. Но этого показалось ему мало, он взял из жаровни раскаленный уголь и, высоко подняв на ладони, показал его всем присутствующим. Затем он достал большую сигару и с видимым наслаждением прикурил от этого угля. Толпа одобрительно загудела. Затем факир взял большую ракушку и всем показал, что она пустая. Потом жестом попросил мальчика принести ведро и покачал ракушку в руках. Мы увидели, что ракушка наполнилась водой. Он вылил воду в ведро. Это он проделал несколько раз, пока ведро не наполнилось водой. Этой водой он полил сухой куст в кадке, что стояла на помосте, и все увидели, как куст ожил, покрылся листьями и, наконец, большими благоухающими цветами, их душный сладкий аромат заполнил собою всю площадь.

Но и этого факиру показалось мало: он взял, лежащую на помосте веревку и, с размахом раскрутив, закинул её в небо. К невероятному удивлению зрителей веревка осталась стоять, натянувшись как шест, верхним концом упираясь во что-то скрытое облаками. Индус жестом показал мальчику на веревку и тот с ловкость обезьяны полез наверх и вскоре скрылся в облаках. Изумлению публики не было предела. Прошли несколько томительных минут ожидания и все увидели спускающегося мальчика, в руке у него была зажата звезда. Когда он спрыгнул на землю, рука его разжалась и звезда стремительно унеслась на небо, оставив после себя яркий росчерк. На этом факир закончил свое выступление, громко хлопнул в ладоши, женщина перестала бить в гонг. Толпа сразу оживилась. Мальчик, что-то громко выкрикивая, стал обходить зрителей, собирая благодарность в виде медных монет в свою холщовую сумку.

Когда совсем стемнело и толпа разошлась, я подошел к факиру, который ужинал у костра со своей семьей, в надежде выспросить, как ему удались такие фокусы и где он учился. К моему расстройству факир жестом показал, что он не может говорить и продемонстрировал культяпку языка во рту. На мою попытку что-то написать на песке он показал, что не знает букв и не умеет читать и писать. Мальчик говорил на каком-то тарабарском наречии и непонимающе пучил на меня глаза, когда я пытался его о чем-то спросить. Короче, я потерпел полное фиаско.

Больше факиров такого уровня я в Индии не встречал. Можно сказать, что мне тогда чрезвычайно повезло. Мне до сих пор не ясно, какой техникой пользовался факир, как ему удалось ввести в состояние гипноза огромную толпу людей разного пола и возраста. Более того, собираясь на следующий день в путь, я обнаружил кадку с цветущим кустом в углу двора: цветы по-прежнему источали дурманящий аромат и были свежи как никогда".