На растрескавшемся от времени сером валуне сидел одинокий гриф. Он косил глазом и вытягивал морщинистую шею, пытаясь понять источник нарастающего шума, в котором все явственнее можно было различить мерную поступь ног и металлическое бряцание. Наконец, из-за холма показались первая шеренга воинов, покрытых дорожной пылью, в когда-то блестящей амуниции, с длинными копьями на плечах. Они шли мерным шагом под звук барабана. На их ничего не выражающих осунувшихся лицах лежала печать безмерной усталости. Грифу казалось, что это ползет многокилометровая жирная гусеница. Ей не было видно конца. Она плыла по волнам мягкой пыли, которая медленно оседала на одежде, доспехах и лицах солдат, покрывая их подобно маске, вычерчивая гротескные морщины вокруг рта, носа и глаз.
Впереди колонны на покрытом пылью белом аргамаке двигался всадник в золотых доспехах, которые своей роскошью дерзко бросали вызов вездесущей пыли и ярко блестели в лучах полуденного солнца. Всадник повернул назад гордый профиль и крикнул что-то на гортанном языке, указав рукою вперед. Барабан смолк и колонна остановилась. Солдаты приставили копья к ногам, повернули выжидающие лица в сторону, куда показывала рука их полководца.
Когда пыль, поднятая колонной осела, впереди, как мираж в пустыне, колыхаясь в мареве раскаленного воздуха, виднелся силуэт большого города. Приглядевшись, можно было разглядеть сторожевые башни, глинобитные стены крепости, минареты, тонкими изящными стрелами нацеленные в белое растрескавшееся от жары небо. Привстав на стременах, Александр внимательно вглядывался в открывающийся перед ним вид. Что-то в нем было не так, как всегда. Не видно стражи на стенах, распахнуты настежь тяжелые входные ворота, обитые толстыми полосами кованного железа. На выходе из города стоит немноголюдная толпа, издали пестрея нарядными одеждами и цветными тюрбанами. Властно махнув рукой, что означало приказ всем оставаться на месте, Александр один в сопровождении согдианца, знавшего все местные наречия, поскакал к стоящей в ожидании группе горожан.
Город был сдан без боя. В центре города, на площади, высилась груда ценных вещей, в которой виднелись сундуки, набитые добром, золотые сосуды, сине-белые пятна драгоценного чинского фарфора, бесценные хоросанские ковры, мешки с зерном, запечатанные кувшины с вином и маслом. Это была дань, которую собрали жители города великому победителю. Всем солдатам хватило места и пищи в городе, для каждого нашлась постель и ласка женщины. Не было битвы, потерь и ран, не было столь привычного после завоеванной мечами и кровью победы трехдневного разгула и грабежа.
Александр разместился во дворце правителя города. В главной зале были накрыты столы, на которых стояли свежие фрукты и сладкое хорезмское вино. Пахло благовониями, прекрасные девушки ритмично склоняли свои гибкие станы под сладкие звуки цитры. За Александром лично ухаживала дочка правителя, тонкая и изящная как газель, с большими миндалевидными глазами и заплетенными в тысячу мелких косичек черными как смоль волосами. Она не сводила с Александра слегка испуганных глаз и старалась угадать все его желания.
В первый же вечер она повела Александра в термы, где три служанки рабыни поместили его под струи благоухающей розовой воды, смывая пыль и усталость с его тела. Затем жестом она попросила Александра лечь на низкий мраморный стол, который оказался на ощупь теплым и гладким. Из маленькой двери показался юноша, на лбу которого была нанесена диковинная татуировка в виде открытого глаза, другая татуировка была на запястье левой руки в виде змеи, кусающей себя за хвост. Юноша низко поклонился и пристально посмотрел Александру в глаза, после чего приятным негромким голосом запел мелодичную песню, на неизвестном языке. Песня подействовала на Александра успокаивающе. Он почувствовал, как напряжение отпускает его. Юноша лил на его голову теплое душистое масло, потом так же обильно полил маслом все тело. Не прерывая пения, он медленно, мышца за мышцей разминал, растирал, растягивал все тело Александра, его ноги, руки, спину. Изредка Александру казалось, что он улавливает в песне какие-то знакомые слова, но он не придал этому значения. После терм Александр почувствовал себя как никогда бодрым и отдохнувшим. Во дворец пришли его шумные друзья в сопровождении разнаряженных горожанок и начавшийся пир закончился далеко за полночь.
На следующий день Александр уже сам выразил желание пойти в термы и, когда юноша уже заканчивал свои процедуры, перед его глазами вдруг отчетливо встало видение. Горит разрушенный город. Группа гогочущих солдат окружила мальчика лет двенадцати, который с видом затравленного зверька кидался на солдат с коротким мечом, тяжелым для его руки, в попытках защитить собою мать, лежавшую у стены дома в разорванной одежде. Один из солдат отточенным небрежным движением ткнул коротким копьем в грудь мальчика и тот тут же сник, упав ему под ноги. Раздался сдавленный крик женщины. Обычная картина для видавшего виды полководца, отдающего на растерзание своим солдатам побежденный город. Но Александра вдруг охватило чувство не испытываемой им ранее жалости к ребенку и его матери. Слегка испортившееся настроение Александр отнес к излишку выпитого на вчерашнем пиру и весь вечер он пытался его поправить в объятиях хрупкой красавицы, дочери правителя.
На другой день, вслушиваясь в пение юноши, Александр провалился в некое подобие сна, в котором он увидел как бы со стороны свою победную битву при Гавгамелах над Дарием, персидским царем. Если раньше при воспоминаниях об этом он испытывал прилив яркого возбуждения, как хищник испытывает возбуждение при виде свежей крови жертвы, то здесь перед его внутренним взором пронеслось видение тысяч убитых и покалеченных товарищей с застывшими в муках лицами, с хрипящими ртами и умоляющими глазами. Смешались лица своих и чужих. Напрасными показались Александру смерть и мучения этих людей, их страдания вдруг обесценили его победу.
На четвертый день все полководцы собрались во дворце. В серых неприметных одеждах в залу вошли разведчики. Слушая их доклад, Александр всё больше и больше хмурился. Соратники, привыкшие к четким реакциям Александра на доклады разведчиков и задаваемые им уточняющие вопросы, с недоумением воспринимали молчание Александра. Тишина повисла в зале, когда Александр объявил: «Решение я приму завтра», и приказал всем расходиться. На вечернем пиру он сидел мрачнее тучи, ничто его не веселило, даже гибкий стан юной спутницы не мог заставить его отвлечься от тяжелых дум, бороздивших его чело глубокими морщинами. Назавтра был дан приказ войскам повернуть обратно.
Comments