Наваждение

Не всё в этом мире можно подвергнуть рациональному анализу. Еще совсем не так давно люди сталкивались с нечто выходящим за пределы разума гораздо чаще, чем сейчас. Чем это объяснимо? Можно посетовать на коллективную матрицу, она нам подсунула отвлекающие от реального мира всевозможные устройства и приспособления, она же отводит наше внимание и глаза от всего, что мы не можем объяснить, а взамен предлагает бутафорные фэнтези и киногероев, творящих чудеса в вымышленной реальности.

Но бывают времена, когда нас как будто выдергивает из нескончаемого потока информации, подменяющей нам реальность, и мы оказываемся в пустоте, в тиши, где слышен каждый шорох, где тени начинают двигаться и приобретать осязаемые формы, где все органы чувств настолько обостряются, что мы наконец-то становимся способны осознать, что нас окружает живой мир, наполненный разнообразными формами и явлениями, и если приглядеться, то мы можем увидеть двери, и не одну, а множество; и? прежде чем отворить какую-либо дверь, надо сначала понять, почувствовать, что там за ней, что мы можем впустить в свой мир, готовы ли мы прямо сейчас встретиться лицом к лицу с тем неизвестным, что ожидает нас за этой дверью?

Все рассказанные мною истории реальны, как реален этот мир. Героем одних становился лично я, часть я передаю из рассказов моей бабушки, часть от матери. Я иногда меняю только имена и фамилии героев рассказов, но это больше для проформы: вдруг кому-то не понравится увидеть себя со стороны.

Вот и эта история, которую я вам расскажу сейчас, произошла с моим дядей по отцовской линии, Петром (домашние, да и все в деревне привыкли почему-то его звать Петро), ветераном войны, партийным работником, не склонным к досужим вымыслам и едва не поплатившимся своим партбилетом да и местом работы за то, что он неосторожно пытался поделиться ей со своими товарищами на работе.

Вернувшись домой после войны, израненный, весь в орденах, дослужившийся там до чина капитана, Петро был выдвинут на партийную работу и занял должность в районном комитете партии. Поскольку на войну он ушел совсем юнцом и провоевал все четыре года, то перед ним встал вопрос о создании семьи.

Отдельно хочу сказать несколько слов о его матери, женщине властной, даже я бы сказал жестокой, повелевавшей в своем доме единовластно; таков был удел многих женщин, чей характер претерпел изменения из обрушившегося лихолетья: потеряла мужа в Гражданскую, одна поднимала детей, хлебнула горя и голода всласть. Но всё же ей удалось поднять всех на ноги, обуть одеть, дать образование. Ей одной знать, как это ей удалось, что она вынесла на своих плечах. В доме ей никто не перечил, да что там в доме, и в колхозе и в деревне народ побаивался её: как посмотрит, как скажет своё веское тяжелое слово, и почувствует человек, будто невероятная тяжесть навалилась на грудь и на плечи, зажимая сердце в тиски и не давая вздохнуть.

Присмотрела она своему сыну будущую невестку, да тому не приглянулась та. Ну никак не лежало к ней сердце, которое больше радовалось, когда встречался он в коридоре комитета партии с секретарем-машинисткой, Наденькой, девушкой скромной и обаятельной. Когда мать несколько раз заводила разговор, что, мол, пора делать избранной ею девушке предложение, что заждалась девка, да и она уже чует, что силы её на исходе и дому требуется молодая хозяйка, Петро решился сказать матери, что он приглядел другую избранницу.

Едва вымолвив эти слова, он заметил, как мать будто почернела лицом и, не проронив ни слова, отвернувшись, вышла из комнаты. К этому разговору они больше не возвращались, но Петро замечал, что с матерью что-то происходит не ладное. Стоило ему зайти в дом, и не дай-то бог, сказать что-то о Наденьке, как она менялась в лице, чернела и немела. От этого Петро стал реже бывать дома, а потом и вовсе съехал: на работе ему выделили маленькую комнату в коммуналке. С жильем тогда было совсем худо. Какое-то время спустя Петро заметил, что Наденька стала отвечать на его ухаживания и он осмелился сделать ей предложение. К его радости она его приняла и они стали готовиться к свадьбе. Свадьбу решили делать в поселке в столовой. Петро пришел домой, чтобы сообщить об этом своей матери. Та молча выслушала его приглашение и сказала, как отрезала: «Никогда не приму эту женщину в качестве невестки, пусть на мои глаза не показывается, а когда умру, чтобы ноги её не было в доме сорок дней.» Отвернулась и закрыла за собой дверь. На свадьбу она не пришла.

Прошло несколько месяцев, наступила посевная пора и Петро направили в командировку в один из отдаленных колхозов. Уже там его догнала телеграмма, что его мать при смерти. Оставив все дела на помощника, Петро поехал домой, хотя путь по тем временам был не из легких, да и не из быстрых. Поездка заняла десять дней, да еще не известно, сколько шла телеграмма. Пока он приехал, мать уже к тому времени схоронили.

Сосед, дядя Паша, присев к нему на завалинку, показал на подремонтированный конек дома. Покашляв для порядка и медленно раскурив цигарку, он сказал: «Мать-то твоя, Петро, тяжело умирала. Три раза её старухи приходили обмывать, вот вроде как померла. А она глаза откроет и говорит, рано еще по мою душу собрались. Тетка Шура отказалась приходить, с первого раза чуть кондратий с ней самой не приключился. Благо, соседка, баба Зоя надоумила конек разобрать. Как мы с мужиками разобрали, так и упокоилась раба божия, мать твоя.» Дядя Паша горестно вздохнул, разглядывая свои набухшие от привычного тяжелого труда все в венах руки, и сплюнул, загасив цигарку.

Петро понял, о чем пытался сказать ему дядя Паша. На деревне бытовало поверье, что если какая бабка не может умереть или умирает мучительно, то значит зналась она с нечистой силой. И отходит она только в двух случаях. Когда кому-то ей удается передать свой колдовской дар. Это обязательно должна быть девочка до пяти лет. Обычно, такая бабка просит, чтобы привели какого-то заранее известного ей ребенка, чтобы попрощаться. Матери, хорошо об этом зная, тщательно укрывают своих детей, не хотят, чтобы их ребенок начал знаться с нечистой силой. Во втором случае, надо разобрать крышу и снять конек дома, через эту дыру вся колдовская сила и улетучивается и бабка отходит. В таких поверьях и рассказах колдуны почему-то не упоминаются, хотя про них другая история.

Сходив на свежую могилу и выпив самогонки с дядей Пашей за упокой души, Петро отправился на работу, чтобы уладить формальности. Ему дали два дня, чтобы перевести вещи и жену, которая уже была на сносях, в дом (ну не пустовать же большому дому, а им ютиться в переполненной коммуналке).

Переехали уже ближе к вечеру и решили постелить себе в сенях, как-то не захотелось на ночь оставаться в доме, хранившем еще запах и присутствие хозяйки. Петро вытащил в сени большую пружинную кровать с металлическими ножками, жена постелила постель. Умаявшись за день, Петро провалился в сон, едва его голова коснулась подушки. Проснулся он от толчка жены в бок: "Петро, там кто-то в доме ходит, половицы скрипят". "Да кто там может ходить, ведь нет же ни кого", – ответил он и прислушался. Дверь заскрипела и настежь распахнулась. Прямо к их кровати, вытянув перед собой руки, из дома шла мать. Подойдя к кровати и вцепившись обеими руками в её изголовье, она в глубокой осязаемой тишине вперилась ненавидящим взглядом в невестку. Петро пытался что-то сказать, но во рту все пересохло и слова застряли у него в горле. Трясущимися руками он нашарил спички, но никак не мог их зажечь. Спички обламывались у него в руках. Сколько это длилось, он не мог сказать. Жена, обмякнув, потеряла сознание. Когда наконец-то спичка зажглась, в сенях никого не было, дверь была закрыта, через щели двери стал просачиваться занимающийся рассвет.

На утро жена сказала, что её ноги не будет в этом доме. Петр, не зная как поступить, задумчиво протянул: «Но куда же мы пойдем? Комнату-то в коммуналке мы уже сдали и её отдали агитатору. Погоди, я схожу на работу, поговорю.»

Когда он спустя два часа вернулся, на нем не было лица. «Ты не представляешь, Наденька, какому позору и критике я сейчас подвергся. Даже вынесли предложение лишить меня партбилета на общем собрании. Мол, я несу подрывающую единую атеистическую линию партии и поддался мещанским суевериям, не подобающим мне, как ветерану и как партийцу. Что делать, я не знаю.»

Петро совсем было сник, как тут у калитки заметил что-то маячившую ему бабу Лизу. Выйдя на крыльцо, он пригласил её в дом. Баба Лиза зашла в дом, перекрестила лоб на красный угол и, посмотрев на Петра выцветшими когда-то синими глазами, спросила: "Что это на тебе, касатик, лица-то нет совсем и жена твоя, смотрю, весь день на крыльце просидела, в дом не заходит?"

Тут Петро как на духу и рассказал ей все и об отношении своей матери к его супруге и о ночном происшествии. «Вот что, - сказала баба Лиза, - посплю я тут у вас несколько денечков, да и вы никуда не уходите, оставайтесь. Я все полажу.»

Свечерело, бабе Лизе постелили в горнице, сами опять легли спать в сенях. "Только вы дверь-то закройте, - сказала баба Лиза, - и спите спокойно".

Какой там сон! Оба лежали с открытыми глазами, жену бил легкий озноб. Да и Петро никогда не было так страшно, хотя много смертей он видел на войне, через многие испытания прошел.

Как только наступила полночь, они узнали это по щелчку трофейных часов, что Петро привез с войны, как в тишине дома послышались шаркающие шаги и раздался тихий голос бабы Лизы: «Ты вот что, голубушка, больше сюда не приходи, возвращайся на место, твой путь теперь лежит в иной мир, а дорожка в этот тебе заказана. Иди, иди с Богом и пусть земля тебе будет пухом.»

После этого как будто легче стало дышать и спокойнее. Петро с женой оба уснули крепким сном и проспали до утра. А утром баба Лиза отвела в уголок жену и наказала ей: «Твой-то партийный, ему нельзя в церковь, еще осудят его товарищи, а ты, девонька, ступай-ка прямо сейчас спозаранку в церковь и поставь свечечку на упокой души своей свекрови. И когда наступят девять дней, а паче тому, сороковица, то ты также сходи в церковь и поставь свечку, а дома свари кутью и раздай по соседям. Больше она вас беспокоить и не будет.»

Дядя Петро не очень распространялся об этой истории, едва не стоившей ему работы и партбилета. Раны, это тяжелое наследие войны, не дали ему зажиться долго на этом свете. Надя пережила его намного, воспитала двух детей, прожила жизнь и тихо ушла вослед за Петром в уже преклонном возрасте. А эта история осталась в архиве семейных преданий как повествование о том, что связь между нашим миром и миром душ чрезвычайно тонка и легко прерывается в том особом состоянии, когда мы одни и чувства наши обострены до предела и тогда нам кажется, что в тишине начинают раздаваться смутные голоса и звуки, а в пустоте сами собой возникать очертания узнаваемых лиц и форм.