Дервиш

Это был рядовой вылет в провинцию. В ту пору, о которой я сейчас пишу, судьба забросила меня переводчиком на север Афганистана, в провинцию Кундуз, и одной из моих обязанностей было летать за старшего в видавшем виды вертолете афганских ВВС за призывниками. Эту обязанность мне вменил главный советник провинции, генерал-майор, считая, что мне такие поездки пойдут на пользу в становлении моего характера.

Полет предстоял долгий, мы вылетели из Кундуза в девять утра и наш путь лежал на самый юг соседней провинции Тахор в местечко, носившее название Ишкамиш. Мы летели над шахматной доской полей - местами ярко зеленых, местами желтых; стоял ноябрь, но погода радовала, воздух прогревался до 20 градусов тепла, напоминая поздний август в средней широте России.

Летчик помахал мне из кабины, указывая пальцем на цель нашего полета, минут через десять вертолет запрыгал по неровностям поля и остановился. Это было удивительное место: я как будто перенесся на несколько веков назад. Вертолет приземлился прямо посреди скошенного поля, а передо мной на фоне белых заснеженных гор живописно расположилась большая средневековая крепость. Толстые глинобитные стены высотой не менее десяти метров, поддерживаемые массивными угловыми башнями, сурово смотрящими вдаль узкими бойницами, высокие, обитые ржавыми металлическими листами ворота: все это придавало крепости вид суровый и самобытный. За распахнутыми воротами крепости виднелись глинобитные стены кишлака. Немного в стороне стояла группа людей в национальных одеждах, с чалмами на головах, на плече каждого висел либо автомат, либо длинноствольная винтовка Бур. Отдельно от них стояло около десяти молодых мужчин призывного возраста. Все они были облачены в старые цветные чапаны, перепоясанные у кого веревкой, у кого обрывком старой ткани, в руках они держали застиранные мешки, очевидно, со снедью, собранной их родственниками в дорогу.

От группы отделился человек, единственный, кто был без оружия, и направился к нам. Он поздоровался со мной на афганский манер - обеими руками, затем с летчиками, и я услышал, что они сказали ему, что я русский переводчик, и сегодня за старшего. На вид ему было лет сорок, невысокого роста, без бороды, в коричневом помятом костюме, на голове каракулевая феска. Он махнул кому-то рукой и, повернувшись ко мне, сказал, что сейчас нас покормят, что призывников набрали десять человек, а за час он управится с документами и мы можем лететь обратно, и быстрым шагом ушел в сторону крепости.

Нам накрыли на стол недалеко от вертолета: принесли плов, маленькие палочки шашлыка вперемешку с курдючным жиром, лепешки и чай со сладостями. Где-то через час появился этот человек с листками документов. Летчики пошли готовить вертолет к взлету. Подойдя ко мне, он улыбнулся какой-то доброй улыбкой и сказал на чистом русском языке без каких-либо признаков акцента:

- Ну, привет. Тебя как зовут?

Сказать, что я опешил, - ничего не сказать. Встретить в такой глухомани, в предгорьях Гиндукуша в тысяче километров от границы человека, который говорил по-русски, как уроженец СССР, выходило за всякие рамки реальности.

- Откуда вы? – спросил я его, назвав свое имя, - Откуда знаете так хорошо русский язык?

- По свету много хожу, - улыбнулся он, уклонившись от ответа. - Но я к тебе с просьбой, возьми на вертолет почтенного старика, ему очень надо в Кундуз.

Несмотря на инструкцию не брать с собой на борт посторонних, я то ли был обескуражен приветливостью этого человека, то ли на меня подействовал факт того, что он говорил со мной по-русски, я дал добро. Ко мне подвели почтенного старца, на вид ему было лет сто, весь в белом, в белой чалме. Лицо обрамляла белая седая борода почти до пояса. Одной рукой он держался за видавший виды деревянный посох, отполированный руками, другой рукой перебирал небольшие светлые четки, составленные из больших перламутровых неровных бусин. Низким, удивительно чистым голосом он поблагодарил меня. От него будто исходил свет, настолько благородство облика, голоса и манер сливались в единую гармонию человека, достигшего духовных высот. Летчики, увидя старца, с великим почтением торопливо выпрыгнули из вертолета и, пожимая его руку обеими руками, почтительно приложились к ней губами.

Подошла группа призывников, все под два метра ростом, с деформированными головами с будто срезанным затылком, повязанные рваными цветными чалмами. В их облике меня что-то первоначально неприятно поразило, и только уже в вертолете я обнаружил причину: у каждого шеи были невероятно раздуты. Отсутствие йода в воде в горной местности частенько являлось причиной нарушений работы щитовидной железы и это оказывало свое влияние на формирование скелета и черепа.

Высоченный рост и свирепость облика вкупе с этими раздутыми шеями заставило меня слегка напрячься и покрепче сжать в руках автомат. Я постарался придать себе воинственный суровый вид. Когда вертолет начал разбег, подпрыгивая на неровностях почвы, весь трясясь под аккомпанемент ревущего на оборотах двигателя, призывники вдруг упали на пол, заплакали и запричитали, громко взывая к Аллаху. Вертолет взмыл в воздух, накренившись, потом как-то нехотя выровнялся и стал постепенно набирать высоту. Я ободряюще улыбнулся и, стараясь перекричать гул двигателя, сказал, что все хорошо, долетим благополучно. И произошло волшебное преображение лиц: вместо свирепых дивов и ракшасов из восточных сказок на меня, утирая слезы, смотрели, улыбаясь во весь рот, юные, несмотря на свой рост и свирепый вид, совсем еще мальчишки, никогда не видевшие ни вертолета, ни города. Один из них стал прихлопывать в ладоши и они дружно подхватили какую-то песню, слов которой было не разобрать из-за гула двигателя. Старик порылся в своей холщовой сумке и с приветливой улыбкой протянул мне связку нанизанных на нитку чищенных грецких орехов. Жест был настолько искренним, что отказываться было не удобно.

Это был самый обычный рядовой полет. Я таких делал по два раза на дню. Вечером я рассказал советнику, что, мол, встретил человека, говорящего на русском языке. Про старика я предусмотрительно промолчал, мне запрещено было брать на борт посторонних. Он на меня как-то испытующе взглянул и сказал, чтобы я никому о нем не рассказывал, и о старике тоже. Советник был умный, бывалый. Он сносно говорил на таджикском языке и я от него узнал много разных словечек, которых на занятиях нам не преподавали. Он не стал больше распространяться, а я не стал настаивать на распросах: время военное, всякое бывает.

Тогда мне и в голову не приходило, что это была встреча с учителем; такой шанс выпадает один на миллион. Но тогда я об этом еще не знал.

Прошло несколько месяцев. Генералу, видимо, показалось мало тех воспитательных мер, что он предпринимал в отношении меня, и он решил отправить меня с группой наших советников в провинцию Бадахшан, где проводилась первая в новом году армейская операция с участием советских и афганских военных подразделений, как говорится: понюхать пороха. Я со знакомыми вертолетчиками добрался до Тахара и оттуда по дороге Смерти (Рохе-Марго, этимология названия не совсем очевидна, хотя сама по себе дорога опасна, идет через ущелья, узкие мосты над горными реками) мы добрались до Бадахшана и отправились еще дальше в горы. Месяц в горах был достаточно запоминающимся: пройдя через сели, вызванные частыми дождями, засыпаемые снегом на горных перевалах, потеряв треть состава не столько от прямых столкновений, сколько от мин, обстрелов, холода и кишечных инфекций, мы спустились с гор в городок Бадахшан. После всех мытарств, недосыпания и постоянного холода райскими кущами показались мне горячая баня и сон в армейской казарме на белых простынях.

На следующий день мне дали выходной и я решил прогуляться по местным дуканам (маленькие магазинчики) городка, чтобы прикупить средств гигиены (ишак, на котором ехал мой рюкзак, оступился, поскользнувшись на горной тропе, и сорвался в раздутую от дождей и тающего снега реку). Гулять по городку было вполне безопасно, да и на первый взгляд военных в нем было больше, чем местных жителей. Я был одет в афганскую форму, а отросшая борода маскировала меня под местных. Не спеша прогуливаясь мимо витрин захудалых магазинчиков, я вдруг услышал за спиной голос:

- Ассалам Алейкум, торджомон саеб! (Здравствуйте, господин переводчик!)

Обернувшись, я увидел старого знакомого из Ишкамиша. Я бы его сразу не узнал: он отпустил бороду, черную, но уже с проседью, одет был в национальный пирохан-томбон (необъятных размеров штаны, стянутые на поясе и длинную с расшитым воротом сорочку) и теплую жилетку. На голове красовалась большая белая чалма.

- Какими судьбами? – спросил я его по-русски.

Он оглянулся вокруг, никого поблизости не было.

- Пойдем в чайхану, посидим, чаю попьем, - пригласил он, не переходя на русский.

Это было кстати: я уже изрядно проголодался и сам искал где бы перекусить. Он повернул в переулок и мы подошли к небольшой чайхане, хозяин которой услужливо распахнул нам двери и провел на второй этаж, где мы оказались одни в маленькой комнатке с одним окном. На полу лежал ковер, стоял небольшой столик, окруженный разноцветными подушками.

- Здесь мы можем спокойно поговорить, - сказал он уже по-русски, улыбнувшись.

Каких-либо опасений у меня не было, про себя я считал его нашим разведчиком, в городе было полно военных, у меня с собой был пистолет. После месяца в горах, где всякого бывало, я чувствовал себя в полной безопасности, ну и к тому же мне было интересно, о чем он собирается со мной говорить.

Минут десять он молчал, пока мы ели плов, изредка пытливо взглядывая на меня. Разлив чай по пиалам он, наконец, нарушил молчание.

- Ты знаешь, я тогда тебя не успел поблагодарить за то, что ты взял старика. Этот почтенный старец - мой благословленный учитель и я был очень рад, что благодаря тебе мне удалось оказать ему услугу. Месяц назад он покинул этот мир и теперь я облечен полномочиями нести учение в мир.

Он несколько минут помолчал и, перебирая в руках красивые перламутровые четки, внимательно посмотрел на меня.

- Все, что я тебе сейчас скажу, ты просто выслушай. Не пытайся понять, не отрицай и не соглашайся. Открой разум и мои слова вольются в твою голову.

Начало беседы меня слегка заинтриговало и я весь обратился в слух.

- Знание, которое я несу, такое же древнее, как этот мир. Оно передается изустно, от учителя к ученику. Учитель сам находит ученика по знакам, которые ему посылает Единый. Наше учение стоит вне религий, хотя лежит в основе каждой религии. У нас нет церквей, хотя любая церковь может стать нам храмом, где мы можем вознести свои молитвы Единому. У нас нет имени Бога, мы называем его Единым и считаем, что в подлунном мире нет ничего, в чем бы не было его присутствия. Я тебе это говорю только потому, что ряд знаков указывает мне на то, что твои уши готовы услышать учение.

Он помолчал несколько минут, как бы собираясь с мыслями. Мне становилось с каждой минутой все интереснее. Мое внимание как-то необычно обострилось, я стал остро чувствовать запахи, слышать звуки, взгляд слегка расфокусировался.

- Мы считаем, что каждый человек может слышать голос Единого, но для этого необходимо увидеть свет Истины. Истина мгновенна, она существует на кончиках пальцев.

И он громко щелкнул пальцами.

- Щелкни сам, - попросил он меня. С первого раза у меня не получилось, я щелкнул несколько раз, пока он не кивнул удовлетворенно головой.

- Как только щелкнешь, сразу включи внимание: почувствуй запах, вкус, оглянись вокруг, прислушайся и ощути свою кожу. В каждом этом действии присутствует истина. А истина в том, что ты «есть». В это мгновение Единый смотрит твоими глазами и слышит твоими ушами. Это первый аят. Второй в том, что в этом мгновении истины истинен только Единый, тот, кто смотрит и слышит. Но если ты попытаешься его в себе обнаружить, ты его потеряешь, как истину. Смысл второго аята в том, что весь окружающий мир истинен только в Едином и исчезает с его потерей.

Увидя гримасу недоумения на моем лице, он попросил у хозяина еще чая, и сказал:

- Не старайся понять, твой разум сам распорядится этим знанием, как надо. Слова истины нельзя забыть, они открывают в тебе канал связи с Единым. То, что ты сейчас подразумеваешь под словом «я», мало соотносится с тем, с кем я сейчас веду разговор. В тебе сокрыт источник Единого, мы его называем Хозяином. Это и есть твое истинное Я, это то, про что ты можешь сказать «я есть». Он Творец, Хозяин и Мастер того мира, который разворачивается перед тобой. Всё, что ты испытал, пережил, проживаешь прямо сейчас или будешь переживать – дело его рук. Вернее, тех трех инструментов, которыми он творит этот мир.

Знай, что ты никогда не совершал ошибок и не совершишь. Смело делай свой выбор, иди любым путем: все выборы и все пути правильные. Но при едином условии, когда они осиянны светом истины.

- А как понять, что это условие выполнено? – спросил я его.

- При необходимости выбора щелкни пальцами, и ты зальешь светом истины всё вокруг. И я тебе скажу последний аят, думаю, этого будет пока достаточно. Не избегай трудностей. Решай любые проблемы охотно и ни при каких условиях не перекладывай их на плечи других людей. Каждая трудность, каждая проблема или испытание, которое направлено в твою сторону и требует твоего непосредственного участия, благословенны Единым. Это его уроки, проходя которые, ты растешь в своем понимании многоликости его присутствия. Но не берись помогать другим без их просьбы и отсекай ложную просьбу от той, что является уроком. Свет истины даст тебе верное указание. В решении любой проблемы тебе поможет поговорка моего Учителя, которую он повторял как молитву: все есть истина, всегда плюс, никогда минус и еще вот этот жест.

Он вытянул перед собой горизонтально сложенные указательный и средний пальцы и затем повернул их вертикально.

Вечерело и за окном стало смеркаться. Мне настала пора выдвигаться в часть. Заметив, что я бросил взгляд на часы, он сказал:

- Ну что, настала пора прощаться. Не знаю, когда судьба вновь нас сведет, но если это случится, то значит я выбор сделал правильный.

Мы тепло попрощались. У меня было ощущение, как будто я знал его давным давно. Будто он мой школьный учитель, хотя такого учителя, с которым я бы мог его сравнить, у меня в школе не было. О нашей с ним встрече я никому не рассказывал, что-то меня удерживало. И пишу об этом впервые.

С той поры минуло почти семь лет, и наши дороги вновь самым чудесным образом пересеклись. Я еще год провел в Афганистане, потом была учеба в институте, потом по распределению я был направлен в Ташкент. И вот в один из самых жарких дней лета в период «чели» - сорокодневицы, когда температура в тени не опускается ниже пятидесяти градусов, когда листва деревьев и трава жухнут и высыхают под палящими лучами солнца, я вновь услышал знакомый оклик:

- Ассалам Алейкум, торджомон саеб!

И вновь я его бы не узнал. Без бороды, с небольшими щегольскими усиками, что делало его больше похожим на итальянца, что-то было в нем от Марчелло Мастроянни, в безупречном костюме, бросая вызов жаре, он стоял с черным дипломатом в руке, приветливо улыбаясь и протягивая руку для приветствия.

- Как вас занесло в Ташкент? – не скрывая удивления, спросил я.

- Я же говорил, что нам еще суждено встретиться.

Мы зашли в спасительную тень кафе и заказали мятного охлажденного чая. И опять у меня возникло ощущение, что я встретил своего старого учителя, и что расстались мы только вчера и нет за плечами ни пройденных лет, ни опыта, ни знаний.

Улыбаясь, он между тем не сводил с меня испытующих глаз. В его присутствии мне вдруг сделалось легко, я с удовольствием вытянул ноги и понял, что торопиться мне некуда и что важнее этой встречи и этого человека на сегодняшний день у меня нет.

- Я не ошибся в тебе, ты возмужал, повзрослел и я думаю, что тебе интересно продолжить наш разговор.

Не скрываю, я довольно частенько вспоминал нашу встречу, перебирал про себя слова, что услышал от него. Внутренний запрет рассказать кому-то о той нашей беседе и об этом человеке создавал напряжение в голове и вновь возвращал мои мысли к чайхане в Бадахшане. Я взял себе за привычку щелкать пальцами при любом случае, что иногда становилось причиной добродушных насмешек однокурсников. С постановкой задачи мне тоже казалось, что у меня все неплохо получалось и, оглядываясь назад, я видел, что мне не о чем особенно сожалеть. Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове после его вопроса. И он начал говорить, будто мы расстались только час назад.

- Я должен тебе раскрыть структуру сознания, чтобы ты в каждый момент времени мог осознать где ты находишься.

- Вы имеете ввиду осознание конкретного места? Типа кафе?

- Нет. Весь объективный мир - лишь проекция инструментов Хозяина или твоего истинного Я. Я тебе расскажу о структуре сознания, оно многомерное, человек пути осознанно перемещается по всей его структуре и является творцом своего мира. Все остальные, думая, что живут и достигают в этой жизни каких-то значимых для них целей, находятся в глубоком сне и управляются коллективным разумом.

Видя, что я начинаю терять содержание разговора, он опять повторил свои слова:

- Не пытайся понять или примерить к имеющемуся у себя знанию. Слова истины не понимаются, а принимаются. Это очень важно. Ум понимает, разум принимает. Ум откладывает в запасник прошлого, разум принимает сразу к действию. А сейчас я обращаюсь напрямую к твоему разуму. И пока ты здесь со мной разговариваешь, и мы с тобой тянем этот чудесный прохладный чай, твое внимание чрезвычайно сосредоточено и голова ясная и свежая.

Как только он это произнес, я себя именно так и почувствовал. Такое состояние приходит иногда после двух чашек крепкого кофе, когда ты становишься необыкновенно красноречив и деятелен.

- Мир разделен на две части. Сознательный, его еще называют явленный, и бессознательный. Между двумя этими мирами царит абсолютное равенство. Как их различить? Всё, что ты можешь назвать или дать своё определение, находится в границах явленного мира. Всё, что скрыто за пределами знания, принадлежит миру бессознательного. Всё, что мы можем наблюдать в своем мире, от людей, природы, даже это кафе и чай на столике, все что мы можем назвать, оглянувшись вокруг, - принадлежит миру явленному. Этот мир сотворен Хозяином или истинным Я. Оно и есть Творец твоего мира, а, следовательно, его хозяин и мастер.

- Но как это можно понять, что я сотворил этот мир, этих людей? Еще два года назад я и не думал про Ташкент, а люди здесь жили и живут задолго до меня.

- Мир находится на кончике твоих пальцев. Ты, наверное, знаешь про нервную систему? Сигналы внешнего мира достигают твоих нервных окончаний и передаются в мозг, который их переворачивает в картинки, запахи и звуки. Вот этот внутренний мир ты и творишь. И если у тебя нет какого-то органа восприятия, то тогда часть этого мира для тебя не существует и ты не можешь её воссоздать в своем воображении. Так глухим нельзя рассказать про музыку, а слепым про переливчатый блеск самоцветов. Ребенок, едва родившись, начинает постепенно создавать свой внутренний мир, в котором находит отражение внешний мир. И одно не существует без другого, хотя главнее в этой паре всё же мир внутренний.

По моему прояснившемуся лицу он понял, что можно продолжать.

- Чтобы тебе еще более стало понятно, я расскажу тебе о структуре сознания. Про Хозяина, или истинное Я, ты уже слышал. У Хозяина есть три инструмента, с помощью которых он творит мир: все то, что ты видишь, чувствуешь и переживаешь. Эти три инструмента ты тоже знаешь, хотя придаешь им другой смысл. Это сознание, ум и разум. Сознание придает реальность телу. Ум – личности, а разум – тому, что мы называем судьбой. Они так и существуют в связке. А человек в разные периоды жизни ошибочно соотносит себя с двумя инструментами, считает себя то телом, то личностью, хотя не является ни тем и не другим, а гораздо большим. И наше учение как раз об этом. Мы считаем, что поддавшись искушению тела или надев на себя маску личности, человек спит и вся его жизнь есть сон, наполненный плохими и добрыми снами. Казалось бы, какое нам до этого дело? Пусть все спят, пока не проснутся. Но истина в том, что человек сам не проснется. С детства дитя приучают ко сну, и за него определяют, какие ему видеть сны. Чаще это страшные, пугающие сны, сродни кошмарам. С такими снами легче контролировать сон дитя, а потом и взрослого человека. Мы научились разговаривать с человеком во сне. Зная структуру сознания, ты также можешь идти за пределы обусловленности телом или личностью, и напрямую общаться с истинным Я любого человека, с его сущностью. Это и есть наше главное учение. Знай, что нет плохих или хороших людей. Считая себя личностью, один и тот же человек может быть негодяем и святым, все будет зависеть от того состояния, в котором он в данный момент находится. Когда человек выходит за пределы личности, то, осиянный светом своего истинного Я, он выходит за границы причинно-следственных связей.

Я опять потерял нить разговора. Смысл стал ускользать.

- Как различить одно и то же действие, сделанное в состоянии личности, или в свете истинного Я? – своим вопросом я попытался сам себя разбудить. То ли жара, то ли мерный звук его голоса стали на меня действовать убаюкивающе. Вместо слов я стал видеть картинки. Вначале это были световые пятна, а затем перед глазами возникла отчетливая картинка вереницы людей, идущих по тропинке по косогору вверх. Я даже отчетливо увидел мелкие камушки под сандалиями впереди идущего человека, будто я тоже шел в этой группе.

Между тем и его облик изменился. Передо мной сидел бородатый старик, которого я перевозил в вертолете. Он сидел, опираясь одной рукой на корявый, отполированный руками посох, другой рукой перебирая четки. Но мне как-то было всё равно.

- Все действия личности направлены на достижение чего-то, что находится извне: будь то предмет, отношения, деньги, успех, сила или власть. Достигая чего-либо, человек испытывает страсть, которая губительно сказывается на его здоровье и состоянии. Совершая действия во сне, он не может отследить последствия своих поступков и получает расплату за ошибки и неведение. Во сне он теряет пульс жизни, уходит от центра созидания, выходит из состояния творца. Из-за этого он всегда ищет причину неудач или неудовлетворенности достигнутым во вне, в ком-то или в чем-то, что помешало ему достичь задуманного. Знай, что только в состоянии творца, когда ты пробудился от сна, ты совершаешь правильные поступки, которые не несут негативных последствий. В этом состоянии ты никогда не можешь совершить ошибку, потому что её совершать некому, ты становишься причиной действия и самим действием, ты всегда делаешь правильный выбор, поскольку в состоянии творца любой выбор правильный.

- Звучит заманчиво. Но как войти в это состояние творца?

- Щелкни пальцами. Свет истины расположен на кончиках твоих пальцев. И раскрой восприятие действительности всеми органами чувств. А затем скажи себе: я есть истинное Я. Ключ к этому состоянию: безмятежное блаженство или блаженная безмятежность в этом мгновении. Это состояние нисходит на тебя в глубочайшем расслаблении. Скажи и пусти волну расслабления от макушки до кончиков пальцев ног.

Он громко щелкнул пальцами, старик исчез, опять напротив меня сидел он и благостно улыбался. Мне казалось, что мы беседовали часа три-четыре. На самом деле прошло не более пяти минут, чай еще даже не успел нагреться. Я с удовольствием сделал несколько мелких глотков, утоляя жажду.

- Вы теперь живете в Ташкенте? – спросил я его, полагая, что он мне чуть приоткроет завесу над своей личностью.

- Жил. Скоро уезжаю.

- Куда? – бесхитростно спросил я.

- В другие места, - уклонившись от ответа, произнес он, улыбкой извиняясь за некуртуазность ответа. - Но наши встречи продолжатся, мне есть еще что тебе сказать, но скорее всего это будет происходить не в такой форме, - сказал он загадочно. - Теперь ты откроешь свет истины в себе самом, там лежат ответы на все возникающие вопросы. Ты отличишь его по безусловности знания и у тебя не возникнет сомнения, что это не так.

Он сидел так расслабленно, будто под ним был самый удобный стул, и не переставал перебирать перламутровые четки.

- Красивые четки, - заметил я вслух.

- Это четки моего учителя. Тот, кому они достаются, обязан нести свет истины миру. Я был рад тебя видеть. Надеюсь, мы еще увидимся.

Но нам больше не суждено встретится. Хотя я чувствовал, что учение продолжается. Каким-то образом ко мне стали приходить определенные книги, происходить какие-то встречи, которые как будто несли отголосок наших с ним бесед, я видел странные сны, в которых учился, один мне запомнился особенно остро: я маленький мальчик сижу в маленькой комнате на ковре и держу перед собой большую распахнутую книгу с цветными рисунками, написанную арабской вязью. Передо мной сидит тот самый старик с бородой и ласковым голосом говорит:

- Все, на сегодня наш урок окончен.

И я закрываю книгу. Я и сейчас отчетливо помню горный скалистый пейзаж за окном, рисунок ковра и серую глину стен. Хотя это был сон, но настолько явный, реальнее, чем сама жизнь.

Прошло несколько лет. Началась перестройка. Я уехал из Ташкента в Москву. Все мои мысли занимала идея, как выжить в стремительно меняющемся мире. Я переезжал с одной съемной квартиры на другую, менял телефонные номера, и вот однажды погожим апрельским утром в моей маленькой однокомнатной квартире на Большой Серпуховской раздался звонок. Я снял трубку и услышал приветствие на персидском языке. Я ответил и после череды вежливых фраз о самочувствии человек на том конце провода сказал:

- Учитель передал вам посылку.

Я переспросил, не ошибся ли человек номером. Он сказал:

- Нет. Я буду ждать вас у метро через полчаса.

Я еще какое-то время был в сомнениях, идти или не идти. У меня в голове не связалась идея того, что произнесенное слово "Учитель" имеет какое-то отношение к моему знакомому. За все время встреч он ни разу не назвал свое имя, да и меня называл только в начале встречи «торжомон саеб». Но все же любопытство взяло свое, в крайнем случае, выясним, что это не ко мне.

Подойдя к метро, я сразу выделил человека: высокий, восточной внешности, в длинном сером плаще и в афганской шапочке - пуштунке. Я подошел к нему и

спросил, не меня ли он ждет. Он посмотрел на меня, достал из пакета четки и спросил, не узнаю ли я эти четки?

- Да, я знаю человека, у которого они были.

- Это четки моего учителя, – сказал он, вдруг перейдя на русский язык. Говорил он с небольшим акцентом.

- А где он сам, что с ним случилось? Я встречался с ним несколько лет назад, он был жив здоров.

- Учитель воссоединился с Единым. Он наказал мне найти тебя и передать эти четки. Он сказал, что ты все поймешь сам. Да, и еще он попросил при этом вот так щелкнуть пальцами.

Он положил четки в простой пластиковый пакет и передал их мне.

- А ты можешь мне что-нибудь о нем рассказать, я совсем о нем ничего не знаю. Я даже имени его не знаю.

- Он дервиш. У него нет имени. Мы, его ученики, звали его муаллем, Учитель. Он учил нас арабскому языку в Бейруте.

- Он, видимо, много знал языков. Я с ним говорил по-русски.

- Он не знал русского языка, по крайней мере, я бы об этом знал. Я несколько раз в его присутствии разговаривал по телефону со своим братом, который учился в МГУ, он даже не смотрел в мою сторону. Я думал, что он араб. Я очень удивился, когда узнал, куда он меня направляет, чтобы передать четки.

- А как ты меня нашел?

Он посмотрел на меня, ничего не сказал и щелкнул пальцами.

Мы распрощались. В руке у меня остались четки. Всё, что осталось у меня от этого человека.

Придя домой я их внимательно рассмотрел: старые, тяжелые, отполированные временем, из крупных осколков перламутра. Эти четки всколыхнули целый пласт воспоминаний, связанных с Афганистаном, Ташкентом, учебой в институте: временем, которое уже безвозвратно кануло в прошлое, унеся с собой чувство стабильности, правоты и внутреннего спокойствия. Как разительно отличались те дни от вывернутого наизнанку наступившего времени. Кому нести свет истины, когда глаза застит нажива и стремление во чтобы то ни стало вырваться вверх, мне казалось, что ушли времена сосредоточенных занятий в поисках внутреннего Я.

Я убрал четки в пластиковый пакет и отдал своей знакомой на хранение, до лучших времен, когда наступит время. Я его почувствую, и начну писать об этом.